Пусть и у меня на дневнике лежит. Чтобы при случае не искать по всему собществу (глюки компьютера сделали меня параноиком)
НАЗВАНИЕ: Период адаптации
АВТОР: Фрике
БЕТА: Нита.
FENDOM: Fullmetal Alchemist manga
СОДЕРЖАНИЕ: Год, который потребовался Эду на реабилитацию. Описание.
ДИСКЛАЙМЕР: Всё, даже основной сюжет, принадлежит гениальной тётке Аракаве.
читать дальшеМысль с утра: «Его не должно быть…»
Следующее ощущение – боль. Следующее чувство – страх. И вина.
В полуоткрытые глаза бьёт слишком яркий свет. В комнате неприятный запах лекарств. Пока это всё, что можно сказать об этом месте. Ах, да, вот ещё: оно знакомо. Как лицо человека, которого видел два раза в жизни. Как песня, мотив которой слышал очень давно.
Мысль вторая, автоматическая: «Надо встать».
Ещё не сделано ни одного движения, но уже больно. И не понять: то ли во всём теле, то ли где-то в одном месте. Просто лежать и слушать тишину. И постепенно, медленно, неохотно осознавать, что жив.
Это хорошо или плохо?
А потом боль стала проходить. В какой-то момент её стало настолько мало, что удалось привыкнуть к свету, открыть глаза.
Ну, состояние собственного тела открытием не стало. Сознание уже смирилось с отсутствием руки и ноги. И комната с белыми стенами также не удивляла. Перевязочная, реанимация, палата – всё вместе и всё под рукой.
Первый этаж. Дом Рокбеллов. Утро… Нет, день. Часа три. Один. Тихо. Больно. Отвратительно.
Мысль третья: «Что теперь будет?»
Мысль четвёртая: «Что с нами стало?»
Эдвард судорожно вздохнул. На глаза всё пытались навернуться слёзы. Какое он теперь имеет право плакать? Теперь – какое?
А потом в тихую белую комнату ворвались голоса. И лязг железа. Они были в соседней комнате, за дверью. Эдвард молил стены, чтобы никто не зашёл. Потому что придётся смотреть в глаза.… Потому что придётся слышать голос… И отвечать за свои поступки.
Мальчик не был уверен, что выдержит.
Он молил белые стены, а им было плевать.
Поэтому дверь всё-таки открылась.
-Ну, наконец-то! Мы уж думали, так и будешь до вечера… - Уинри улыбалась.
Эдвард старательно отводил взгляд. Смотрел на кусок тёмной стены за её плечом.
-Где Ал? – сил хватило только на один вопрос. И только на то, чтоб услышать ответ:
-Я здесь, братишка.
Гора железа за спиной Уинри. Пустота в доспехах. Брат.
За что? Ему-то за что?
И хочется и выть, и плакать, и забиться куда-нибудь в угол, и просить прощения. А кому это нужно? Кому нужны крики вместо реальной помощи? Кому нужны бесполезные и больные люди?
Сознание сделало милость – отключилось.
Приподнявшийся было на локте Эдвард повалился на постель. Несколько капель крови просочились сквозь повязку и упали на простынь.
Суета, беспокойство… Разговоры шёпотом у постели и потом – на кухне и громко. Долгие часы в ожидании чего-то. Мучительные попытки уловить упрёк в глазах. Мучительные попытки заставить себя поверить, что всё будет хорошо.
А потом сидеть у ближайшей к кровати стены.… Смотреть на светлые пятна на полу и звёзды в окне. Ночь наступила слишком быстро.
Ночь будет слишком долгой.
Спать не хотелось, да и не нужно это было. Дышать тоже не было никакой необходимости. И если второе как-то не замечалось, то первое вызывало самую настоящую тоску.
Хотелось шума.
Хотелось громких голосов и детских игр.
Хотелось радости, холодного ветра, маленьких обид и грустных улыбок.
Все говорят, что взрослеть скучно. Но почему-то никто не упоминал, что это ещё и больно.
И если свою боль ещё можно пережить, то его боль просто сводила с ума. Хотя Альфонс был уверен, что брат скорее отдаст оставшиеся руки-ноги, чем позволит боли победить себя. Чем позволит себе перестать дышать.
К сожалению, у самого Альфонса просто не было выбора. Его новое тело всё решило за него.
Пока его не убьют – он должен будет жить.
Мысль пятая: «Не_один».
Не шевелится, чтоб не привлекать внимание. Дышать так же спокойно. Чёрт…
Только пережить эту ночь. И все последующие. Только бы их пережить.
На небе звёзды. И нет никаких сил, чтобы отвернуть голову. А помнишь, как мы любили на них смотреть? Помнишь?
И, чёрт, почему же ничего не видно кроме ярких точек на небе?
-Альфонс…
Резкий выдох. Холодные руки сменили повязку на лбу.
А окна уже нет.… Есть небо без луны и много холода.
-Альфонс, прости меня…
Эдвард почувствовал, что начинает бредить. Ну, и пусть. Так легче.
Иногда слова спасают. Они помогают переложить на других свои проблемы.
-Ал... Прости меня! Ал...
Захлёбываясь слезами и бессвязным шёпотом
тонуть в тишине
не слышать родной голос
-Братишка, ты не виноват.
-Это из-за меня....
не чувствовать рук на лбу и бешеного биения собственного сердца.
-Ну вот, у тебя теперь все бинты в крови.
-Прости, Ал...
Он ещё долго просил прощения. Тихим шёпотом. Разговаривал с мамой…
А Альфонс сидел рядом и постоянно поправлял сползающую повязку. Сдерживал брата, когда тот в бреду чуть не срывал с себя бинты. На запястье и плечах Эдварда оставались синяки – Альфонс ещё не мог соизмерять силу.
А ещё Альфонсу вспоминалось, как он тащил брата к Уинри.
Это было не трудно - нести его, в конце концов, он всегда весил очень мало.
Это было не трудно - перевязать его потуже, взять на руки как можно осторожнее и выбежать прочь.
Это было не трудно - поверить. Трудно было рыдать одной только душой, не имея возможности выплёскивать боль и горечь. Но лил дождь, капли ползли по шлему, и можно было представить, что это - слёзы.
А ещё Альфонс без остановки, с надрывом повторял одну и ту же фразу. Может быть, вслух и шёпотом, а может быть, про себя и во всё горло. Он не понимал. Тогда это не имело никакого значения.
-Ты только не умирай... Ты только не умирай... Ты только...
Сейчас младший молчал. Горечь в душе не позволяла говорить.
В какой-то момент Эдвард затих. Опять потерял сознание.
Небо светлело и серело.
Небо возвращалось к жизни.
Мысль с утра: «Пережили»
Альфонс отошёл к окну и отдёрнул шторы. Было ранее утро, перед домом носилась Дэн, все остальные ещё спали. Прошло немного времени, и послышались быстрые шаги, а потом дверь комнаты открылась.
-Ну, и как он? – Пинако положила морщинистую ладонь на лоб Эдварда. Покачала головой, глядя на повязку. – Подержи-ка его.
Альфонс послушно приподнял брата. При этом он никак не мог приспособиться и взять его так, чтоб и поднять можно было, и повязку не задеть. Наконец всё получилось. Пинако стала разматывать бинты с такой ловкостью, что ей любая медсестра позавидовала бы. Сказывалась многолетняя практика.
-А где Уинри?
-Дрыхнет ещё. Как бы в школу не опоздала… - Пинако вынула трубку изо рта и прокричала во всю силу лёгких. – Уинри!!!
Эдвард приоткрыл глаза и закашлялся.
-С добрым утром, - сказала Пинако, заканчивая перевязку. – Вот так. – Она легонько хлопнула по бинтам. – Скоро укол сделаем. Если всё равно будет больно, не терпи, а скажи Альфонсу – пусть зовёт меня. Ясно?
-Д-да…
-Ал, а ты не крутись постоянно около Эда, а хоть дрова наколи, что ли! – тут Пинако снова заорала: – Уинри!!! Ты встала?
-Да, бабушка! – ответный крик со стороны кухни.
-Ешь, и в школу!
-А можно я не пойду? Там скучно! И расспрашивать же начнут! Ну можно?
-Нет, я же сказала! – Повторимся: Пинако во временной комнате Эда, Уинри на кухне, и обе они орут через огромное пространство, т.к. идти – лень. – И если меня ещё раз вызовут в школу – пришибу!
-А кто тебе тогда будет помогать?
Это уже было сказано с нормальной громкостью. Уинри просунула голову в комнату. В одной руке у неё был бутерброд, в другой – расческа.
-Привет. Это тебя бабушка разбудила?
-Не знаю… Ал, отпусти меня.
Альфонс осторожно положил брата на постель. Тот на секунду прикрыл глаза, как будто унимая острую боль. Пинако тут же сделала ему укол в уцелевшее предплечье.
-Вечером перенесём тебя наверх…
Ударом в грудную клетку – сознание собственной ущербности.
Альфонс отважился посмотреть брату в глаза и увидел там беспомощность. И всё ту же мольбу, которую слышал этой ночью. Вслух Эдвард никогда этого не скажет. А Альфонс никогда об этом не заговорит.
А, учитывая, что Эдвард ночью себя не контролировал…
-…вдруг пациенты поступят.
…Альфонс узнавал очень странные вещи.
Мысли вслух, они не для всех и даже не для самых близких. Они для стен и потолка, для своей личной боли и своих личных галлюцинаций. Слышать их – большая ответственность.
-Ал… - тихо сказал Эд, когда все вышли. – Ты… как?
-Со мной всё хорошо, братишка! Правда, всё хорошо!
-Я больше не смог ничего… А то… не знаю, что… оно где?
-Бабушка закапала на заднем дворе. Ты отдыхай.
Альфонс обогнул кровать и пошёл к двери.
Железное тело плохо слушалось, и дело даже не в отсутствии привычки. Ноги подгибались.
Просто надо объясниться – и перестать считать себя виноватыми. Преодолеть барьер из несказанных слов и ложных выводов. Из шаблонных фраз и плохо скрываемого страха.
Не могут.
Альфонс вышел и прикрыл дверь, привалился к ней спиной.
Плохо. Почти физически.
Уинри подошла и обхватила руками доспехи где-то на уровни талии. Прижалась к железу с человеческой душой.
-Всё будет хорошо… Вы не верите, а всё будет хорошо…
-Уинри! Марш в школу!
-Иду, бабушка!
Альфонс заметил, как она смахнула слезу с ресниц.
Что-то слишком много слёз в последнее время…
-Альфонс, помоги мне это передвинуть!
День начался.
Уинри с трудом дожила до окончания занятий.
Домой… И спать… Нет, сначала надо будет помочь бабушке. Подготовить комнату для Эда.
Мысли путались в голове с недосыпа. А тут ещё Марта привязалась с этой несчастной книгой…
-Уинри, мне очень надо! Я только на минуточку забегу!
-У нас пациент… - широко зевнула. – Всю ночь не спала.
-Я тихонько. Правда, очень нужно!
-Ладно. Ещё в аптеку зайдём.
Пришлось делать крюк.
Обычно Рокбеллы медикаменты заказывали независимо от местной аптеки. А сейчас обезболивающее совсем закончилось… Пинако уже сделала заказ, но когда он придёт – неизвестно.
-Клиенты? – понимающе улыбнулся продавец, протягивая пакетик.
-Не совсем… Спасибо.
Они вышли из аптеки. Уинри сощурилась от яркого солнца.
Дома было очень тихо. Пинако была в мастерской и что-то там перебирала. Когда девочки вошли, хлопнула дверь в комнате для пациентов. Братья не хотели, чтобы их видели. В небольшом тазу на полу, у двери, лежали окровавленные бинты. Марта посмотрела на них, и ей стало плохо.
-Тише, - Уинри приложила палец к губам. – Он спит, наверное.
-А кто там у вас? А где Эдвард и Альфонс?
Уинри вздохнула.
-У себя дома, роются в книжках… Подожди, я сейчас.
Нужная книга долго не хотела находиться. Оказалась, что она упала за стол, в узкую щель между ним и стеной. Уинри достала её и спустилась вниз, размахивая добычей. Вдруг что-то разбилось в соседней комнате.
Выпроводив удивлённую Марту, Уинри толкнула дверь в домашнюю палату.
Альфонс стоял у постели, сильно наклонившись вперёд. По латной перчатке стекала желтоватая жидкость, на полу валялись осколки. Пальцы были крепко сжаты, а сама рука дрожала.
Странный взгляд золотых глаз.
Попытался сесть, стиснул зубы. Помогало плохо.
Только не закричать…
Не получилось. Рука подогнулась. Тело стало заваливаться вперёд и вбок. Ударился правым плечом о тумбочку.
Холодные руки машинально подхватили, удержали от болезненного падения с кровати. На перчатке осколок, в кожу, капли крови.
Эдвард прижался щекой к железу. Лихорадило.
Успокоиться. Вздохнуть поглубже... Нет. Больно.
Только не закричать…
-Братишка…
Закрыть глаза и не дать слезам скатиться вниз. Вцепиться ладонью в руку брата.
Когда Эдвард открыл глаза, была ночь.
Опять ночь.
«И кошмары лезут из щели…» (Строчка из стихотворения товарища Иезуита – прим. автора)
Вот его личный кошмар: стоит рядом, возвышается горой. Девятилетний мальчишка с открытым лицом и растрепавшимися волосами. Как же похож на маму… Но почему у него такая большая и холодная рука? И почему тень на стене совсем не его?
Чёрные руки из всех щелей.
Забрали брата.
Оставили бездну отчаяния.
И безысходность.
Эдвард смотрел на черноту перед глазами сквозь слезы боли и понимал, что уже ничего не изменить. Что Альфонс так и останется таким на всю жизнь. И ничего уже не исправить.
Никогда.
Не.
Исправить.
И ненависть Альфонса будет вполне заслуженна. Такое ведь трудно простить.
Сжаться под одеялом, хотя каждое движение причиняло боль. Уткнуться в подушку лицом, чтобы ничего не видеть. Крепко сжать зубы и отгонять подступающий бред.
А прощения просить нельзя, потому что реакция Альфонса могла бы подтвердить страхи. Лучше неизвестность. И заговаривать о том вечере тоже нельзя. Уж лучше сохранять иллюзию.
Через минуту Эдвард был в том лихорадочном состоянии, когда не понимаешь что говоришь и что делаешь. Хриплые и бессвязные слова сами вырываются. Тем не менее, бред отступал. Иногда он засыпал, но ненадолго, а когда просыпался, всё так же мучился от боли. Прощения больше не просил.
Ночь была самым страшным временем для обоих. В основном потому, что воспоминания о ней оставались только у Альфонса. Младший каждый раз шептал, что брат не виноват, но на утро всё забывалось, а заговорить об этом – лишить брата тех спокойных и редких часов, когда тот был в сознании. Друг с другом они почти не разговаривали. Эдвард был равнодушен ко всему, а Ал молча ухаживал за братом и не отходил от него.
Ночь была на исходе. Гасли звёзды. Вспыхивали ярко, но всё равно гасли.
Альфонс устало опёрся о подоконник. Новое утро у окна – уже традиция.
Моральная усталость сильнее физической. Она не проходит. Она заполняет собой пустоту, становится больше и сильнее и не уходит.
Альфонс не знал, как с ней бороться.
Иметь вместо тела доспех – это не так уж страшно. Неудобно, непривычно, дико, но со временем привыкаешь. Правда, ужас сковывал, когда Альфонс представлял себе, что придётся провести так всю жизнь.
И всё чаще приходили вопросы… много вопросов, а ответов нет. И Альфонс не думал, что они существуют в природе.
Странное состояние… Разобраность на части. И не важно, что много нет, когда есть самое главное.
«Но я ведь всё равно здесь. Я здесь, с тобой. Я бы сделал всё.… Но я просто не знаю, что делать»
Дверь открылась, и в проёме показалась взъерошенная голова Уинри. Она на цыпочках подошла к Эдварду.
-Спит, - заметила девочка. – Заражение крови не такое уж сильное.
-А ты почему так рано встала?
-Да так, пить захотелось, - Уинри помолчала. – Кстати, а ты зачем сегодня посуду бил?
-Что? Ах, это… Случайно. Силу не рассчитал.
-А… А я думала, вы поссорились! У Эда тогда такое лицо было.
-Тише, разбудишь.
-Ой, - Уинри испуганно глянула на Эда. – Так вы точно не поссорились?
-Точно.
-Ладно… Тогда я пойду, может удастся ещё поспать.
НАЗВАНИЕ: Период адаптации
АВТОР: Фрике
БЕТА: Нита.
FENDOM: Fullmetal Alchemist manga
СОДЕРЖАНИЕ: Год, который потребовался Эду на реабилитацию. Описание.
ДИСКЛАЙМЕР: Всё, даже основной сюжет, принадлежит гениальной тётке Аракаве.
читать дальшеМысль с утра: «Его не должно быть…»
Следующее ощущение – боль. Следующее чувство – страх. И вина.
В полуоткрытые глаза бьёт слишком яркий свет. В комнате неприятный запах лекарств. Пока это всё, что можно сказать об этом месте. Ах, да, вот ещё: оно знакомо. Как лицо человека, которого видел два раза в жизни. Как песня, мотив которой слышал очень давно.
Мысль вторая, автоматическая: «Надо встать».
Ещё не сделано ни одного движения, но уже больно. И не понять: то ли во всём теле, то ли где-то в одном месте. Просто лежать и слушать тишину. И постепенно, медленно, неохотно осознавать, что жив.
Это хорошо или плохо?
А потом боль стала проходить. В какой-то момент её стало настолько мало, что удалось привыкнуть к свету, открыть глаза.
Ну, состояние собственного тела открытием не стало. Сознание уже смирилось с отсутствием руки и ноги. И комната с белыми стенами также не удивляла. Перевязочная, реанимация, палата – всё вместе и всё под рукой.
Первый этаж. Дом Рокбеллов. Утро… Нет, день. Часа три. Один. Тихо. Больно. Отвратительно.
Мысль третья: «Что теперь будет?»
Мысль четвёртая: «Что с нами стало?»
Эдвард судорожно вздохнул. На глаза всё пытались навернуться слёзы. Какое он теперь имеет право плакать? Теперь – какое?
А потом в тихую белую комнату ворвались голоса. И лязг железа. Они были в соседней комнате, за дверью. Эдвард молил стены, чтобы никто не зашёл. Потому что придётся смотреть в глаза.… Потому что придётся слышать голос… И отвечать за свои поступки.
Мальчик не был уверен, что выдержит.
Он молил белые стены, а им было плевать.
Поэтому дверь всё-таки открылась.
-Ну, наконец-то! Мы уж думали, так и будешь до вечера… - Уинри улыбалась.
Эдвард старательно отводил взгляд. Смотрел на кусок тёмной стены за её плечом.
-Где Ал? – сил хватило только на один вопрос. И только на то, чтоб услышать ответ:
-Я здесь, братишка.
Гора железа за спиной Уинри. Пустота в доспехах. Брат.
За что? Ему-то за что?
И хочется и выть, и плакать, и забиться куда-нибудь в угол, и просить прощения. А кому это нужно? Кому нужны крики вместо реальной помощи? Кому нужны бесполезные и больные люди?
Сознание сделало милость – отключилось.
Приподнявшийся было на локте Эдвард повалился на постель. Несколько капель крови просочились сквозь повязку и упали на простынь.
Суета, беспокойство… Разговоры шёпотом у постели и потом – на кухне и громко. Долгие часы в ожидании чего-то. Мучительные попытки уловить упрёк в глазах. Мучительные попытки заставить себя поверить, что всё будет хорошо.
А потом сидеть у ближайшей к кровати стены.… Смотреть на светлые пятна на полу и звёзды в окне. Ночь наступила слишком быстро.
Ночь будет слишком долгой.
Спать не хотелось, да и не нужно это было. Дышать тоже не было никакой необходимости. И если второе как-то не замечалось, то первое вызывало самую настоящую тоску.
Хотелось шума.
Хотелось громких голосов и детских игр.
Хотелось радости, холодного ветра, маленьких обид и грустных улыбок.
Все говорят, что взрослеть скучно. Но почему-то никто не упоминал, что это ещё и больно.
И если свою боль ещё можно пережить, то его боль просто сводила с ума. Хотя Альфонс был уверен, что брат скорее отдаст оставшиеся руки-ноги, чем позволит боли победить себя. Чем позволит себе перестать дышать.
К сожалению, у самого Альфонса просто не было выбора. Его новое тело всё решило за него.
Пока его не убьют – он должен будет жить.
Мысль пятая: «Не_один».
Не шевелится, чтоб не привлекать внимание. Дышать так же спокойно. Чёрт…
Только пережить эту ночь. И все последующие. Только бы их пережить.
На небе звёзды. И нет никаких сил, чтобы отвернуть голову. А помнишь, как мы любили на них смотреть? Помнишь?
И, чёрт, почему же ничего не видно кроме ярких точек на небе?
-Альфонс…
Резкий выдох. Холодные руки сменили повязку на лбу.
А окна уже нет.… Есть небо без луны и много холода.
-Альфонс, прости меня…
Эдвард почувствовал, что начинает бредить. Ну, и пусть. Так легче.
Иногда слова спасают. Они помогают переложить на других свои проблемы.
-Ал... Прости меня! Ал...
Захлёбываясь слезами и бессвязным шёпотом
тонуть в тишине
не слышать родной голос
-Братишка, ты не виноват.
-Это из-за меня....
не чувствовать рук на лбу и бешеного биения собственного сердца.
-Ну вот, у тебя теперь все бинты в крови.
-Прости, Ал...
Он ещё долго просил прощения. Тихим шёпотом. Разговаривал с мамой…
А Альфонс сидел рядом и постоянно поправлял сползающую повязку. Сдерживал брата, когда тот в бреду чуть не срывал с себя бинты. На запястье и плечах Эдварда оставались синяки – Альфонс ещё не мог соизмерять силу.
А ещё Альфонсу вспоминалось, как он тащил брата к Уинри.
Это было не трудно - нести его, в конце концов, он всегда весил очень мало.
Это было не трудно - перевязать его потуже, взять на руки как можно осторожнее и выбежать прочь.
Это было не трудно - поверить. Трудно было рыдать одной только душой, не имея возможности выплёскивать боль и горечь. Но лил дождь, капли ползли по шлему, и можно было представить, что это - слёзы.
А ещё Альфонс без остановки, с надрывом повторял одну и ту же фразу. Может быть, вслух и шёпотом, а может быть, про себя и во всё горло. Он не понимал. Тогда это не имело никакого значения.
-Ты только не умирай... Ты только не умирай... Ты только...
Сейчас младший молчал. Горечь в душе не позволяла говорить.
В какой-то момент Эдвард затих. Опять потерял сознание.
Небо светлело и серело.
Небо возвращалось к жизни.
Мысль с утра: «Пережили»
Альфонс отошёл к окну и отдёрнул шторы. Было ранее утро, перед домом носилась Дэн, все остальные ещё спали. Прошло немного времени, и послышались быстрые шаги, а потом дверь комнаты открылась.
-Ну, и как он? – Пинако положила морщинистую ладонь на лоб Эдварда. Покачала головой, глядя на повязку. – Подержи-ка его.
Альфонс послушно приподнял брата. При этом он никак не мог приспособиться и взять его так, чтоб и поднять можно было, и повязку не задеть. Наконец всё получилось. Пинако стала разматывать бинты с такой ловкостью, что ей любая медсестра позавидовала бы. Сказывалась многолетняя практика.
-А где Уинри?
-Дрыхнет ещё. Как бы в школу не опоздала… - Пинако вынула трубку изо рта и прокричала во всю силу лёгких. – Уинри!!!
Эдвард приоткрыл глаза и закашлялся.
-С добрым утром, - сказала Пинако, заканчивая перевязку. – Вот так. – Она легонько хлопнула по бинтам. – Скоро укол сделаем. Если всё равно будет больно, не терпи, а скажи Альфонсу – пусть зовёт меня. Ясно?
-Д-да…
-Ал, а ты не крутись постоянно около Эда, а хоть дрова наколи, что ли! – тут Пинако снова заорала: – Уинри!!! Ты встала?
-Да, бабушка! – ответный крик со стороны кухни.
-Ешь, и в школу!
-А можно я не пойду? Там скучно! И расспрашивать же начнут! Ну можно?
-Нет, я же сказала! – Повторимся: Пинако во временной комнате Эда, Уинри на кухне, и обе они орут через огромное пространство, т.к. идти – лень. – И если меня ещё раз вызовут в школу – пришибу!
-А кто тебе тогда будет помогать?
Это уже было сказано с нормальной громкостью. Уинри просунула голову в комнату. В одной руке у неё был бутерброд, в другой – расческа.
-Привет. Это тебя бабушка разбудила?
-Не знаю… Ал, отпусти меня.
Альфонс осторожно положил брата на постель. Тот на секунду прикрыл глаза, как будто унимая острую боль. Пинако тут же сделала ему укол в уцелевшее предплечье.
-Вечером перенесём тебя наверх…
Ударом в грудную клетку – сознание собственной ущербности.
Альфонс отважился посмотреть брату в глаза и увидел там беспомощность. И всё ту же мольбу, которую слышал этой ночью. Вслух Эдвард никогда этого не скажет. А Альфонс никогда об этом не заговорит.
А, учитывая, что Эдвард ночью себя не контролировал…
-…вдруг пациенты поступят.
…Альфонс узнавал очень странные вещи.
Мысли вслух, они не для всех и даже не для самых близких. Они для стен и потолка, для своей личной боли и своих личных галлюцинаций. Слышать их – большая ответственность.
-Ал… - тихо сказал Эд, когда все вышли. – Ты… как?
-Со мной всё хорошо, братишка! Правда, всё хорошо!
-Я больше не смог ничего… А то… не знаю, что… оно где?
-Бабушка закапала на заднем дворе. Ты отдыхай.
Альфонс обогнул кровать и пошёл к двери.
Железное тело плохо слушалось, и дело даже не в отсутствии привычки. Ноги подгибались.
Просто надо объясниться – и перестать считать себя виноватыми. Преодолеть барьер из несказанных слов и ложных выводов. Из шаблонных фраз и плохо скрываемого страха.
Не могут.
Альфонс вышел и прикрыл дверь, привалился к ней спиной.
Плохо. Почти физически.
Уинри подошла и обхватила руками доспехи где-то на уровни талии. Прижалась к железу с человеческой душой.
-Всё будет хорошо… Вы не верите, а всё будет хорошо…
-Уинри! Марш в школу!
-Иду, бабушка!
Альфонс заметил, как она смахнула слезу с ресниц.
Что-то слишком много слёз в последнее время…
-Альфонс, помоги мне это передвинуть!
День начался.
Уинри с трудом дожила до окончания занятий.
Домой… И спать… Нет, сначала надо будет помочь бабушке. Подготовить комнату для Эда.
Мысли путались в голове с недосыпа. А тут ещё Марта привязалась с этой несчастной книгой…
-Уинри, мне очень надо! Я только на минуточку забегу!
-У нас пациент… - широко зевнула. – Всю ночь не спала.
-Я тихонько. Правда, очень нужно!
-Ладно. Ещё в аптеку зайдём.
Пришлось делать крюк.
Обычно Рокбеллы медикаменты заказывали независимо от местной аптеки. А сейчас обезболивающее совсем закончилось… Пинако уже сделала заказ, но когда он придёт – неизвестно.
-Клиенты? – понимающе улыбнулся продавец, протягивая пакетик.
-Не совсем… Спасибо.
Они вышли из аптеки. Уинри сощурилась от яркого солнца.
Дома было очень тихо. Пинако была в мастерской и что-то там перебирала. Когда девочки вошли, хлопнула дверь в комнате для пациентов. Братья не хотели, чтобы их видели. В небольшом тазу на полу, у двери, лежали окровавленные бинты. Марта посмотрела на них, и ей стало плохо.
-Тише, - Уинри приложила палец к губам. – Он спит, наверное.
-А кто там у вас? А где Эдвард и Альфонс?
Уинри вздохнула.
-У себя дома, роются в книжках… Подожди, я сейчас.
Нужная книга долго не хотела находиться. Оказалась, что она упала за стол, в узкую щель между ним и стеной. Уинри достала её и спустилась вниз, размахивая добычей. Вдруг что-то разбилось в соседней комнате.
Выпроводив удивлённую Марту, Уинри толкнула дверь в домашнюю палату.
Альфонс стоял у постели, сильно наклонившись вперёд. По латной перчатке стекала желтоватая жидкость, на полу валялись осколки. Пальцы были крепко сжаты, а сама рука дрожала.
Странный взгляд золотых глаз.
Попытался сесть, стиснул зубы. Помогало плохо.
Только не закричать…
Не получилось. Рука подогнулась. Тело стало заваливаться вперёд и вбок. Ударился правым плечом о тумбочку.
Холодные руки машинально подхватили, удержали от болезненного падения с кровати. На перчатке осколок, в кожу, капли крови.
Эдвард прижался щекой к железу. Лихорадило.
Успокоиться. Вздохнуть поглубже... Нет. Больно.
Только не закричать…
-Братишка…
Закрыть глаза и не дать слезам скатиться вниз. Вцепиться ладонью в руку брата.
Когда Эдвард открыл глаза, была ночь.
Опять ночь.
«И кошмары лезут из щели…» (Строчка из стихотворения товарища Иезуита – прим. автора)
Вот его личный кошмар: стоит рядом, возвышается горой. Девятилетний мальчишка с открытым лицом и растрепавшимися волосами. Как же похож на маму… Но почему у него такая большая и холодная рука? И почему тень на стене совсем не его?
Чёрные руки из всех щелей.
Забрали брата.
Оставили бездну отчаяния.
И безысходность.
Эдвард смотрел на черноту перед глазами сквозь слезы боли и понимал, что уже ничего не изменить. Что Альфонс так и останется таким на всю жизнь. И ничего уже не исправить.
Никогда.
Не.
Исправить.
И ненависть Альфонса будет вполне заслуженна. Такое ведь трудно простить.
Сжаться под одеялом, хотя каждое движение причиняло боль. Уткнуться в подушку лицом, чтобы ничего не видеть. Крепко сжать зубы и отгонять подступающий бред.
А прощения просить нельзя, потому что реакция Альфонса могла бы подтвердить страхи. Лучше неизвестность. И заговаривать о том вечере тоже нельзя. Уж лучше сохранять иллюзию.
Через минуту Эдвард был в том лихорадочном состоянии, когда не понимаешь что говоришь и что делаешь. Хриплые и бессвязные слова сами вырываются. Тем не менее, бред отступал. Иногда он засыпал, но ненадолго, а когда просыпался, всё так же мучился от боли. Прощения больше не просил.
Ночь была самым страшным временем для обоих. В основном потому, что воспоминания о ней оставались только у Альфонса. Младший каждый раз шептал, что брат не виноват, но на утро всё забывалось, а заговорить об этом – лишить брата тех спокойных и редких часов, когда тот был в сознании. Друг с другом они почти не разговаривали. Эдвард был равнодушен ко всему, а Ал молча ухаживал за братом и не отходил от него.
Ночь была на исходе. Гасли звёзды. Вспыхивали ярко, но всё равно гасли.
Альфонс устало опёрся о подоконник. Новое утро у окна – уже традиция.
Моральная усталость сильнее физической. Она не проходит. Она заполняет собой пустоту, становится больше и сильнее и не уходит.
Альфонс не знал, как с ней бороться.
Иметь вместо тела доспех – это не так уж страшно. Неудобно, непривычно, дико, но со временем привыкаешь. Правда, ужас сковывал, когда Альфонс представлял себе, что придётся провести так всю жизнь.
И всё чаще приходили вопросы… много вопросов, а ответов нет. И Альфонс не думал, что они существуют в природе.
Странное состояние… Разобраность на части. И не важно, что много нет, когда есть самое главное.
«Но я ведь всё равно здесь. Я здесь, с тобой. Я бы сделал всё.… Но я просто не знаю, что делать»
Дверь открылась, и в проёме показалась взъерошенная голова Уинри. Она на цыпочках подошла к Эдварду.
-Спит, - заметила девочка. – Заражение крови не такое уж сильное.
-А ты почему так рано встала?
-Да так, пить захотелось, - Уинри помолчала. – Кстати, а ты зачем сегодня посуду бил?
-Что? Ах, это… Случайно. Силу не рассчитал.
-А… А я думала, вы поссорились! У Эда тогда такое лицо было.
-Тише, разбудишь.
-Ой, - Уинри испуганно глянула на Эда. – Так вы точно не поссорились?
-Точно.
-Ладно… Тогда я пойду, может удастся ещё поспать.